1-2-3
Глава 7
 «Орел и паук».
Гравюра Кулыбина с
рис. И. Иванова
(по эскизу А. Н. Оленина)
к «Басням» И. А. Крылова
(СПб., 1815 г.). |
«Если бы Крылов явился в наше время, он был бы творцом русской комедии», — заметил Белинский в 1840 г., когда Крылов завершил уже свой литературный путь.1 И действительно: дважды порывался Крылов творчески утвердиться в области комедийной драматургии. Первые басни создавались попутно с драматургическими опытами.
В начале литературной деятельности, на ряду с первой серией комедий, Крылов пишет свои первые басни и анонимно печатает их в «Утренних часах» Рахманинова (1788). Это были басни «Стыдливый игрок», «Судьба игроков», «Павлин и соловей», «Недовольный гостьми стихотворец»; в собрания своих басен Крылов их не включал. Затем — перерыв в 17 лет до 1805 г., когда Крылов переводит из Лафонтена басни «Дуб и трость», «Разборчивая невеста», «Трое молодых»; в 1806 г. они печатаются в журнале Шаликова «Московский зритель»; в 1807 г. написаны «Ворона и лисица», «Ларчик» и ряд других басен, напечатанных в 1808 г. в журнале Шаховского и Д. Языкова «Драматический вестник». В это же время, в 1806—1807 гг., написаны комедии «Модная лавка» и «Урок дочкам» (а также опера «Илья Богатырь»). Но это были последние попытки закрепиться на драматургическом пути. В 1809 г. вышел первый сборник басен. Крылов сосредоточивается на басне, как на основном для него и в известном смысле универсальном жанре.
В понимании басенного жанра Крылов исходил из определения Лафонтена, который назвал свои басни «пространной, стоактной комедией, разыгрываемой на мировой сцене». Но не только в этом общем и метафорическом смысле басня Крылова была связана с комедией. Эта связь получила у Крылова более конкретное и прямое значение. Родство басни с комедией в творчестве Крылова обнаруживается конструктивно. В Крылове-баснописце неизменно чувствуется Крылов-драматург. Необычайное развитие диалога во многих баснях, драматическая острота и динамичность реплик, которыми обмениваются басенные персонажи, сценически действенные положения и «ремарочный» характер авторского «комментария» к ним — все это делает иные басни миниатюрными «сценами», легко поддающимися театрализации. Таковы «Мышь и крыса», «Демьянова уха», «Откупщик и сапожник», «Волк и ягненок», «Любопытный», «Крестьянин и лисица» («Скажи мне, кумушка...»), «Лисица и сурок», «Два мужика», «Волк и кот», «Волк на псарне» и др. Реалистически конкретная социальная сатира выступила здесь в максимально-сжатой, лапидарной форме.
Органически связанная с драматургическим творчеством Крылова басня не менее тесно соприкасалась с характером и направлением его журнальной деятельности, которую пришлось оставить еще раньше, чем драматургию. В последнем XLVIII письме «Почты духов» (1789) Крылов писал: «Нравоучение, предлагаемое людям, не что иное есть, как поощрение к исполнению их должностей... Но нравоучительные правила должны состоять не в пышных и высокопарных выражениях, а чтоб в коротких словах изъяснена была самая истина...» Крыловская басня вобрала в себя журнально-публицистические черты злободневной сатиры так же, как и черты комедийно-драматические.
Басни продолжали журнальную сатиру Крылова, развивая ее конкретные темы и идеи. Так, в «Каибе» (Зритель, ч. III,) была осмеяна Российская Академия, созданная в 1783 г. «для вычищения и обогащения языка, установления и употребления слов витийства и стихотворства». Как известно, в Российской Академии заседали рутинеры, охранявшие чистоту «старого слога российского языка», оторванного от народной речи, и неприкосновенность литературных канонов в духе классицизма с его застывшими жанрами оды, эклоги и пр. «Когда стихотворцы... хотели описать торжества богов и райские веселия, то не иначе к тому приступали, как доставши через какого-нибудь евнуха случай втереться между музыкантов, чтобы посмотреть придворного великолепия и серальских праздников; однакож и на то несмотря, описания их божеских пиров часто пахли гнилою соломою, на которой они сочинены...» «Ода — как шелковый чулок, который всякий старается растягивать на свою ногу. Если я хочу на кого из визирей писать сатиру, то должен обыкновенно трафить на порок, коему он более подвержен; но и тут принужден часто входить в самые мелкости, чтобы он себя узнал; что до оды, то там совсем другой порядок: можно набрать сколько угодно похвал, поднести кому угодно и нет визиря, который бы описания всех возможных достоинств не принял сколком с своей высокой особы». В 1808 г. Крылов напечатал в «Драматическом вестнике» басню «Парнас»; штаб литературной реакции выступил в басне как собрание ослов, а такие выспренние выражения, как красно-хитро-сплетенно слово», «разно-красиво пенье», прямо пародировали одописный язык и стиль академиков-шишковистов. Неудивительно, что в начале 1809 г. «благодарное» собрание Российской Академии провалило Крылова, баллотировавшегося в члены Академии (он был избран только в конце декабря 1811 г.).
В XXI письме «Почты духов» повествовалось о том, как Прозерпина советовала Плутону оставить на службе судей, «повредившихся в уме». Выход из положения предложил «превеликий политик» танцмейстер Фурбиний: «приставить к ним умного секретаря, который бы вместо их рассматривал дела, а они бы подписывали то, что он им скажет». К этому сатирическому мотиву Крылов вернулся впоследствии в баснях «Оракул» и «Вельможа».
В письме XXXVII «Почты духов», борясь против сословных предрассудков дворянского общества, Крылов писал: «Мещанин добродетельный и честный крестьянин, преисполненные добросердечием, для меня во сто раз драгоценнее дворянина, счисляющего в своем роде до тридцати дворянских колен, но не имеющего никаких достоинств, кроме того счастия, что родился от благородных родителей, которые также, может быть, не более его принесли пользу своему отечеству, как только умножали число бесплодных ветвей своего родословного дерева» (ср. в письме XLV: «Заслуги предков никому не придают знаменитости»). Эта же мысль была развита в басне «Гуси», напечатанной в «Чтениях в Беседе любителей русского слова» (1811, ч. I).
Таким образом Крылов не ушел в басню от журнальной и драматургической деятельности своей, но как бы продолжил ее в другой жанровой форме, ставшей для великого сатирика единственной, если не считать немногочисленных лирических стихотворений, нескольких эпиграмм и отрывка перевода из «Одиссеи». Тем самым характер басни как жанра, предусмотренного поэтикой «классицизма», оказался сильно измененным, и традиционные границы этого жанра необычайно раздвинулись. Этого не могли не заметить современники, сравнивая басни Крылова не только с «притчами» Сумарокова, Хемницера и их ближайших последователей, но и с басенным творчеством в начале XIX в. Жуковского, А. Измайлова, В. Измайлова, А. Маздорфа, позднее Б. Федорова, а в особенности с баснями карамзиниста И. И. Дмитриева. Само собою, Крылова сравнивали и с Лафонтеном, басни которого Крылов переводил.
Публицистическую остроту Крыловской басни подчеркнул П. А. Вяземский, когда писал: «Басни Дмитриева всегда басни. Басни Крылова нередко драматизированные эпиграммы на такой-то случай, на такое-то лицо... У автора, у баснописца бывало часто в предмете не басню написать, „но умысел другой тут был“. А этот умысел и бывал приманкою для многих читателей».2
Другой современник, А. Бестужев (Марлинский) заметил, что Крылов «похож природою описаний на Лафонтена, но имеет свой особый характер. Его каждая басня — сатира, тем сильнейшая, что она коротка и рассказана с видом простодушия».3
С другой стороны, современников не могли не поразить глубина и широта охвата разносторонних явлений жизни в басенном «живописании» Крылова. «Человек в частной своей жизни, гражданин в общественной своей деятельности, природа в своем влиянии на дух наш, страсти в их борении, причуды, странности, пороки, благородные движения души и сердца, вечные законы мудрости — все перешло в его область, все подверглось его исследованию...»4
Наконец, еще одна существеннейшая черта привлекла к себе внимание современников — это народность Крыловских басен. «Истинно-народная русская книга» — замечает о баснях Крылова О. Сомов в 1831 г.5
То же самое говорят А. Бестужев, Плетнев, И. Киреевский, В. Одоевский, Погодин и др. Мнение Пушкина о Крылове как «об истинно народном поэте» общеизвестно. Белинский писал: «Но басни Крылова, кроме поэзии, имеют еще другое достоинство, которое вместе с первым заставляет забыть, что они — басни, и делает его великим русским поэтом: мы говорим о народности его басен. Он вполне исчерпал в них и вполне выразил ими целую сторону русского национального духа...» (рецензия на «Басни Ивана Крылова», 1840).
«И. А. Крылов больше всех наших писателей — кандидат на никем еще не занятое на Руси место „народного поэта“, он им сделается тотчас же, когда русский народ весь сделается грамотным народом. Сверх того, Крылов проложит и другим поэтам дорогу к народности» (рецензия на «Басни И. А. Крылова», 1844).
Таковы главнейшие критические отзывы, мимо которых не может пройти история литературы, потому что в них были поставлены основные вопросы изучения басенного творчества Крылова и дана его историческая оценка. С исключительной четкостью и глубиной резюмировал эти вопросы Н. В. Гоголь в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность»: «Выбрал он себе форму басни, всеми пренебреженную, как вещь старую, негодную для употребления и почти детскую игрушку — и в сей басне умел сделаться народным поэтом... Тот ошибется грубо, кто назовет его баснописцем в таком смысле, в каком были баснописцы Лафонтен, Дмитриев, Хемницер и, наконец, Измайлов. Его притчи — достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа... Всякая басня его имеет, сверх того, историческое происхождение. Несмотря на свою неторопливость и, повидимому, равнодушие к событиям современным, поэт однакоже следил всякое событие внутри государства... В книге его всем есть уроки, всем степеням в государстве, начиная от главы... и до последнего труженика... Ни один из поэтов не умел сделать свою мысль так ощутительною и выражаться так доступно всем, как Крылов».
Действительно, Крылов культивировал жанр, который у представителей классицизма XVIII в. и их эпигонов, а затем у поэтов карамзинской школы выступал на положении «младшего» и «низшего» стихотворного жанра. Басня стояла внизу иерархической лестницы жанров в поэтике XVIII и начала XIX в. Ее идеологический «вес» был незначителен сравнительно с другими жанрами — одой, элегией... В басне допускалась относительная «свобода» стиля и языка, допускался «низкий слог»; в «Словаре древней и новой поэзии» Н. Остолопова (1821) еще можно было, например, прочесть, что «слог простой употребляется в обыкновенных разговорах, в письмах, в баснях, в комедиях...» (ч. III, стр. 198).
1 Белинский. Полн. собр. соч. под ред. С. А. Венгерова, т. V, стр. 266.
2 П. А. Вяземский. Собрание сочинений, СПб., 1878—1886, т. I, стр. 158.
3 Полярная звезда, 1823, стр. 21.
4 П. Плетнев. Современник, 1838, т. IX, стр. 57.
5 Северные цветы, 1831, стр. 39.
1-2-3